Алексей ШОРОХОВ (Исторические и культурные предпосылки становления подлинно свободного общества в России)

Я хотел бы сегодня поговорить о свободе. Потому что именно в покушении на свободу, как это не парадоксально, был некоторое время назад обвинен культурологический курс «Основы православной культуры» Аллы Бородиной, рекомендованный Министерством образования российским школьникам к изучению. И как раз таки этот курс, по самой сокровенной мысли его создательницы способствующий воспитанию подлинно свободных граждан России, был незамедлительно анафематствован сначала заокеанской «Радио Свободой», а затем и российскими поборниками таких же «свобод». Впрочем, думается, все мы давно уже не имеем права обольщаться звучными самоназваниями подобного рода, потому что еще слишком свежи в памяти бравурные заявления советской пропаганды «о самом свободном и самом гуманном на земле обществе», которые едва заглушали стоны миллионов узников ГУЛАГа. И тем не менее, споры, которые вызвал в нашем обществе курс Аллы Бородиной, имеют под собой самое непосредственное основание: «Основы православной культуры» – действительно о свободе. Это-то острее всего и почувствовали те, кто хотел бы монополизировать понятие свободы, хотя, как мы с вами понимаем, «монополизированная свобода» – это онтологический нонсенс, обратная сторона ГУЛАГа, то есть еще большая и худшая несвобода.

Но к теме свободы мы еще вернемся, а сейчас хотелось бы попытаться понять: почему же именно курс Аллы Бородиной вызвал такие споры? Ведь каких только «новаций» и «инноваций» наша система образования не пережила за последние годы? Каких только курсов и предметов не подсовывали нашим детям? В российские школы беспрепятственно входили растлители малолетних с книжками «Валеологии» в руках и учебными порнофильмами в портфелях, широко улыбаясь впархивали проповедники страшноватых оккультных учений, серой мышкой проскальзывали псевдоакадемики несуществующих наук. Это уже не говоря о новациях, вводившихся сверху, и по большей части экспортированных оттуда, где от них уже давно успели отказаться. И все это практически не вызвало никакого отклика в обществе (разве что более или менее ощутимый отпор был дан «сексуальному воспитанию» от сторонников традиционных для России религий: православия и мусульманства). А вот курс Бородиной такой отклик в обществе вызвал, да и не мог не вызвать, потому что все действительно новое обречено на это. А курс «Основы православной культуры» для российского образования действительно новый. Как, скажете вы – а все эти «сексуальные просвещения», «новые морали» и «нетрадиционные истории», они разве не новы? В том-то и дело, что нет – были они у нас уже в 20-м веке, были! И с унылым фрейдизмом совместного обучения и прочих прелестей «свободной любви без брака» в 20-е годы уже носились, и с историей-то «экспериментировали», а уж про «новую мораль» и говорить неудобно – сколько про нее всего понаписано да понаговорено было! Даже страшноватый оккультизм «советской религии» с ее поклонением ленинской мумии – и тот был. А вот «Основ православной культуры» не было! И даже тем, кто, подменяя смысл и содержание сугубо культорологического курса, называют его «Законом Божиим» – берусь это доказать. Потому что был уже в России обязательный «Закон Божий», и что? Спас он нашу Родину от катастрофы семнадцатого года? От атеистического, нравственного одичания послереволюционных лет? От ужасов Гражданской войны и будущего ГУЛАГа? Нет, не спас. Потому что только глубоко укорененный в родной культуре, а, следовательно, глубоко свободный человек способен выстоять в бурях века сего и сознательно отказаться от зла. Ибо знание – освобождает. Внешнее, обессмысленное многолетней привычкой и тупой инерцией следование обрядам не помешало бывшим слушателям «Закона Божия» сбрасывать колокола и кресты с церквей и жечь иконы. А вот поступили бы они так, знай об Андрее Рублеве и божественном Дионисии, полезли бы на звонницу, услышав в детстве историю про московский Царь-колокол, воспринимая каждую детальку окружающего их русского мира во всей его тысячелетней красоте и величии, как частицу самих себя? Ответ, я думаю, очевиден.

Именно курс «Основы православной культуры» Аллы Бородиной восполняет этот существеннейший культурологический недостаток всех имеющихся сегодня курсов Отечественной истории благодаря своей систематичности и завершенности, и давно уже, как представляется, должен быть выделен в отдельный школьный и вузовский предмет. В противном случае мы рискуем, что придут некие люди (неважно – в кожанках или с ваххабитскими бородами), которые в очередной раз нарисуют новую и соблазнительную в своей лживой простоте картину мира нашим детям, и те, не укорененные в родной культуре, начнут с той же легкостью крушить свое великое тысячелетнее, как и 80 лет назад. И так – без конца, по принципу «дурной бесконечности» по Гегелю, или уж, не знаю, по Карлу Марксу, Бен Ладену, как получится…

Слава Богу, что понимание этого сегодня начинает демонстрировать и власть – так, в рамках прошедшего 22 апреля этого года под эгидой Министерства образования и науки РФ, Союза писателей России, журналов «Вестник образования России» и «Образование» круглого стола на тему: «Обновление содержания гуманитарного образования: историко-культорологический аспект» практически все выступавшие подчеркнули необходимость существенной корректировки существующей ныне школьной программы именно в этом направлении. Свое, мягко говоря, удивление по поводу того, что в нынешней школьной программе практически не упоминается имя Христа и тысячелетняя традиция Русского Православия высказали замминистра образования Л. С. Гребнев, протоиерей Дмитрий Смирнов, председатель Конгресса еврейских религиозных организаций и объединений в России З. Л. Коган и многие другие выступающие.

И это вполне естественно, – в стране, цивилизационное ядро которой неотделимо от Православия, подобные навязчивые умолчания о роли Церкви в русской истории и культуре все больше напоминают пресловутую статью «о разжигании межрелигиозной розни», нежели нормы свободного общества. Впрочем, это касается нынешнего состояния гуманистических идеалов в целом. Иногда даже начинает казаться, что порожденные этими идеалами «толерантность» и «политкорректность» готовы вот-вот пожрать и своих родителей. Воистину преступно в угоду им забывать, что нынешние представления о правах человека и свободе – порождения сугубо христианского мироощущения, и что именно евангельским заповедям о равенстве людей перед Богом мы обязаны этому порядку вещей. Слова апостола Павла: «несть эллина и несть иудея, несть пола женска и несть мужеска, но все суть дети Божии» – больше говорят нам о сегодняшнем понимании свободы, нежели все века человеческой истории до Рождества Христова.

Больше того, в современном мире существует масса культур и народов, где представления о свободе сугубо отличаются от христианских, и на фундаменталистском Востоке мужчина и женщина отнюдь не так равны, как на Западе, а в индуистском мире, человек, родившийся «не в той касте», будь он семи пядей во лбу, так и умрет «неприкасаемым» с минимальным набором «свобод» и куда большим набором табу и ограничений.

Именно поэтому, говоря о современной российской школьной и вузовской программе, мы не имеем права закрывать глаза на отсутствие в них курса «Основ православной культуры» – единственного на сегодняшний день культурологического курса, способного объяснить ребенку, благодаря чему он живет в мире равных возможностей и прав, почему он является наследником и творцом великой культуры, а также почему все это нуждается в самой решительной защите от каких бы то не было посягательств!

Современный школьник живет в достаточно примитивном культурном пространстве, которое заполнено популярной музыкой, жестокими образчиками массового кино, досугом, направленным на развлечение. Современный школьник в этом пространстве не может получить сведений о том, что культура - это труд. Труд интеллектуальный, душевный, нравственный. Устойчивый стереотип, что культура есть отдых и развлечение, может быть преодолен только обращением и укоренением в другой области человеческой жизни — традиционной, опирающейся на большой исторический опыт.

В наиболее целостном виде этот опыт сохранен, безусловно, в лоне Православия. Поэтому нынешние попытки введения в учебный процесс курса “Основы православной культуры” можно оценивать только однозначно положительно. Первый учебник, предназначенный для наших общеобразовательных школ, был подготовлен издательским домом “Покров” и написан А. В. Бородиной. Ясно, что никакой учебник не может научить человека верить в Бога, но, ясно и другое, — написанный для светских школ, он поможет найти в культуре нравственно-здоровые опоры, формирующие мировосприятие молодого человека. Он научит уважать свою культуру. Уважать понимая.

Представляется важным и то обстоятельство, что в гуманитарные предметы, входящие в государственный стандарт образования, проникают знания, связанные с историей христианства. Тема “Православие и русская литература” не просто поставлена как проблемная, но в этом направлении довольно много уже сделано нашими исследователями, а учитель, опираясь на них, может прояснить христианский облик того или иного поэта или писателя. Вместе с тем, проблемы духовной борьбы (что тоже отмечалось не раз) в отечественной культуре и истории, очень часто преподносятся в искаженном виде. Так, например, в учебнике истории для 5 класса, по которому учился в прошлом году мой сын, можно было прочесть чудовищно неграмотные описания деятельности тех или иных лиц. Понятно, что преп. Сергий Радонежский для учителя истории фигура не столько духовная, но прежде всего располагается в ряду исторических деятелей. Вот и читаем мы такие пассажи: Сергий, мол, хотел побороть зло в мирской жизни. Это у него не получилось и потому он ушел в монастырь.

Чтобы не было таких плоских объяснений, таких неверных оценок, конечно же, необходимо понимание и духовной стороны нашей истории, и христианской культуры.

Опыт первого учебника можно оценить как удачный. Это именно учебник: он дает школьнику систематические сведения о предмете; он располагает к размышлению и открывает богатый мир религиозной культуры человека. С объяснения того, что есть предмет истории религиозной культуры, начинает автор свои рассуждения. Но поскольку речь идет именно об истории религиозной культуры, то естественно, необходимо рассказать о православии - его роли в жизни нашего общества, рассказать о рождении христианства и Православной Церкви, о формировании православного вероучения и о первоначальном периоде христианства на Руси. Уже в этом, первом разделе, дается много понятий и определений, связанных с сутью учения Христа, с учением о Святой Троице, приводится полный текст Символа веры. Представления о священном Писании и Священном Предании, о Библии и Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, о христологии, ипостаси и догмате даны так ясно, что могут быть понятны школьнику. Эта глава, совершенно доступная для понимания, вместе с тем дает очень важный результат: понимание того, что мир православной культуры - это сложный мир. Многомерный, но духовно определенный. Освоить законы православной культуры и жить традициями, канонами, догматами этого мира гораздо труднее, чем подчиниться моде и авторитету молодежной субкультуры. Чтобы быть человеком православной культуры, следует достаточно много трудиться — вот еще один урок данного учебника.

Вторая большая тема книги - это Священное Писание. Без этого раздела, где живо, просто и ясно развертывается духовная история человечества, конечно же, невозможно никакое движение вперед — школьник попросту не будет понимать никакой сути православной культуры. Итак, в теме “Священное Писание” идет речь о Библии, рассказывается о главных сюжетах Ветхого завета и главных событиях дохристианской истории; повествуется о ветхозаветных пророках. Новый Завет раскрывается перед читателем через евангельские события, связанные с жизнью Христа на земле и после Его Воскресения. Скажем сразу, что письмо автора искренне и убедительно, а каждая тема проиллюстрирована качественным и тесно связанным с предметом разговора изобразительным рядом, в том числе, дается изображение Туринской плащаницы с ликом Иисуса Христа — ценнейшей христианской святыни, христианского документа, который утверждает веру слабого и сомневающегося. При этом, еще раз подчеркнем, что в книге нет церковной “агитации и пропаганды” (чего многие неверующие учителя могли бы испугаться), но в книге звучит твердый голос автора: христианская история и христианская культура — это не миф, не сказки, не легенды. Это реальная, полная драматизма, наша с вами история, ведь, в сущности, вся человеческая история, все ее деяния — это свидетельства веры и неверия человека.

Третья тема книги — это рассказ о храме как Доме Божием. Представление о храме имеет сейчас всякий школьник, но попадая в него он чаще всего не понимает смысла и назначения того, что он видит. А потому данный раздел книги не просто содержит интересную и полезную информацию, например, о храмах Московского Кремля (все-таки будучи наследниками русской культуры, стыдно быть в наших храмах, даже с культурной точки зрения, в качестве иностранца). В этом разделе книги педагог имеет возможность научить ребенка воспринимать храм как особое место - особенность которого связана не только с архитектурным обликом города (что тоже, конечно же, важно, так как храмы наши прежде всего красивы), но с духовным обликом человека. Древнее культовое зодчество на Руси, современная роспись храма (сюжеты настенной живописи, фрески и т.д.) автором книги подаются именно в духовно-культурном плане.

Раздел учебника “Религиозное искусство” составлен по принципу от общего к конкретному: сначала школьник получает знания о религиозной тематике, о рождении церковного искусства и иконописи на Руси, а далее следуют описания-повествования о наиболее чтимых образах чудотворных икон. И, наконец, тема завершается подразделами о монументальной живописи в православном храме и символике православного искусства. Умение “читать” икону, наверное, никогда не будет лишним.

Никакой рассказ о православной культуре и религиозной истории народа не может быть убедительным, если нет примера реального следования их принципам. Поэтому совершенно справедливо наличие завершающего раздела учебника - агиографии, который составлен из житий святых Николая Угодника и Георгия Победоносца, Александра Невского и Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Иоанна Кронштадского. Житие святого всегда было авторитетным и безусловным образцом для русского человека. Житие всегда нравоучительно и являет собой образ жизни-служения. В наше негероическое, но трудное своими соблазнами время, мы часто полагаем, что ребенок способен прожить без авторитета и образца (выбросили Павликов Морозовых и ничего не дали взамен). И, действительно, сформировалось поколение подворотен, попросту не умеющих никого и ничто чтить. Поколение циников. Но все же есть надежда, что школьники будут способны удивиться подвигам святых подвижников.

Итак, учебник А. В. Бородиной “Основы православной культуры” написан для светских школ. Он представляет собой действительно основу, базу для понимания нами самих себя, своей особенности в мире. Учебник может быть опорой и тому учителю, который готов противопоставить агрессивности, разрушительности современной молодежной культуры положительно-прекрасный идеал русской православной культуры. Заметим, что никакая область нынешней жизни и науки не дает такого идеала: он не заменим ни историческим, ни социальным. Именно поэтому автором столь тщательно разъяснены понятия, связанные с христианским учением и храмовой культурой. Но самое главное нам представляется в следующем: учебник должен не просто давать школьнику информацию о предмете, но и воспитывать его душу; не просто расширять представления о мире, но и давать благороднейшие образцы подвижнической жизни. Современный школьник (о чем все время говорят педагоги и психологи) нацелен скорее на подражание некоему среднестатистическому культурному стандарту, — учебник Издательского дома “Покров” способствует формированию качественной личности. Он раскрывает перед читателями те идеалы, которые, несмотря на все исторические катаклизмы, были сохранены в чистоте, и многие люди продолжают жить ими до сих пор. Он раскрывает перед школьником мир богатства, красоты и гармонии жизни в духе.

Капитолина КОКШЕНЕВА

11 мая, Благовест-инфо. Встреча Патриарха Алексия II и членов Союза писателей России (СПР) состоялась 11 мая в Патриаршей резиденции в Свято-Даниловом монастыре. Во встрече приняли участие председатель Отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев) и писатели, которые являются также участниками Всемирного русского народного собора (ВРНС).

От имени писателей встречу вел председатель СПР и сопредседатель ВРНС Валерий Ганичев. В своем слове он отметил, что, несмотря на кризисные явления последних лет, «литература совести и покаяния» в России не исчезла. По его мнению, «разворот в сторону православных ценностей» в литературе произошел за последние 10 лет, что выступавший связывает с деятельностью ВРНС.

Писатели поздравили Патриарха с юбилеем и подарили ему свои книги. Сергей Переверзенцев преподнес подарочное издание фундаментального труда «Россия. Великая судьба», Юрий Лощин подарил свое сочинение о Дмитрии Донском, Николай Коняев – о Валааме, драматург Константин Скворцов – цикл пьес духовного содержания. Предстоятель Русской Православной Церкви (РПЦ) получил также подарки от Владимира Крупина, Александра Сегеня, Владимира Кострова, Марины Ганичевой и других членов СПР. Учебное пособие «Основы православной культуры» преподнесла Алла Бородина.

Выступая с ответным словом, Патриарх поблагодарил писателей за «обращение к истории, к подвижникам земли русской, которые отстаивали наше Отечество». «Ваше дело – святое», – сказал глава РПЦ. Было подчеркнуто огромное воспитательное значение подобной литературы. Алексий II посетовал на то, что дети сейчас очень мало знают о своих великих предках, и поддержал решение.

Министерства образования о пересмотре учебных пособий по истории России. По словам Патриарха, 70 учебников, ранее одобренных этим ведомством, «по-разному, иногда превратно, толкуют нашу историю». В заключение глава РПЦ поблагодарил писателей за участие в работе ВРНС и благословил проведение XII съезда СПР, который вскоре состоится в Орле.

Пресс-служба Единого Отечества

Казалось бы, мы знаем о Достоевском всё. Но, видно, такова уж сила обаяния его личности: мы кидаемся к каждой новой книге о Федоре Михайловиче, желая прибавить к уже составленному портрету новые, уточняющие черточки. В августе прошлого года мне пришлось побывать на научно-практической конференции вузовских преподавателей русской филологии, которая проходила в Коломне, и там довелось увидеть… живого Достоевского!

Вдруг на сцену легко, словно юноша, взбежал стройный человек, лет сорока пяти – пятидесяти, невысокого роста, слегка кудрявый, с удлиненными, русыми волосами. Заговорил он живо, и словно нервная струйка пробежала по его лицу с резкими морщинами вокруг выпуклого рта и лба, широкого, почти что мощного. Держался он среди филологов как свой человек, и даже более чем свой. Кто это? Какой-то Дмитрий Андреевич. Не понимаю, что понесло меня к нему в перерыве. Он и мне будто бы показался знакомым. «Как Ваша фамилия? Представьтесь, пожалуйста!» Он повернулся с простодушным, приветливым любопытством: «Достоевский, правнук Федора Михайловича!» Время сплющилось, знакомая фотография ожила, заулыбалась, бледное лицо нервно, живо задергалось: передо мной стоял Достоевский! А почему бы и нет? Федор Михайлович умер всего за сорок лет до начала гражданской войны в России! «Значит, Вы…?» - «Да, я внук его единственного сына Федора. Дочь Федора Михайловича, Люба, уехала жить за границу, и там осталась. У Федора был сын, Андрей, единственный носитель нашей фамилии. При советской власти он работал инженером. Жили мы в Петербурге. Отсюда я и переехал в Сибирь, хотелось подзаработать на собственную большую квартиру. Теперь мы снова в Петербурге. У меня тоже есть сын». - «Вы всегда знали, чей Вы правнук?» - «Конечно! Глупый вопрос!» Потом я поняла, что Дмитрий Андреевич превосходно знает творчество своего знаменитого предка; сам, к сожалению, никогда не делал попыток писать. Зато он подарил мне книгу «Достоевский о Европе и славянстве», изданную в 2002 году в Сретенском монастыре и написанную святым, преподобным Иустином (Поповичем), великим сербским богословом двадцатого века, в роду которого семь поколений православных священников.

Еще в предисловии к этому философскому труду, созданному в 1931 году, меня поразило, что автор книги называет Достоевского не только «всечеловеком», «родным сербам, родным болгарам, родным грекам, родным французам», «пророком», «апостолом», но и «мучеником». Не слишком ли высокая оценка? Не спешим ли мы с прославлением Достоевского, как, например, с Григорием Распутиным и с Иоанном Грозным?

Но когда окунулась я в другую свежую книгу о Достоевском – тамбовского писателя Николая Наседкина «Самоубийство Достоевского», стало даже не по себе: а ведь действительно мученик. О загадочном и спорном названии книги речь впереди. Но разве, прежде всего, каторга не стала местом неподдельного мученичества Федора Михайловича?

Он попал на «военную каторгу», которая несколько тяжелее гражданской. Жил в бараке, в котором летом «духота нестерпимая», «зимой холод невыносимый». «Спали на голых нарах, позволялась одна подушка. Укрывались коротенькими полушубками, и ноги всегда, всю ночь голые», «блох, и вшей, и тараканов четвериками» - это всё пишет о своём житие сам Достоевский в письме брату, по выходе с каторги. «Все каторжные воняют, как свиньи, и говорят, что нельзя не делать свинства, дескать, «живой человек». «Пол грязен на вершок», «нас как сельдей в бочке». В пост – капуста с водой, в праздник – каша без масла. «И это – при каторжной работе!» – восклицает Николай Наседкин. «… и если бы не было денег, я бы непременно помер, и никто, никакой арестант, такой жизни не вынес бы».

И далее автор книги примерами подтверждает эту мысль Федора Михайловича. Петрашевец С. Ф. Дуров вошел в острог вместе с Достоевским ещё молодой, красивый, бодрый, вышел – полуразрушенный, седой, без ног, с отдышкой. Он тяжело болел после каторги, превратился в калеку и умер 52-х лет. У петрашевца Н. П. Григорьева ещё в каземате Петропавловской крепости началось психическое расстройство, которое на каторге обострилось, и вышел из острога Григорьев неизлечимым душевнобольным. Петрашевец В. П. Катенев тоже тронулся умом ещё во время следствия, и даже на эшафот не смог выйти – находился в больнице. Предатель Д. Д. Ахшемуров, выдавший после своего ареста всех заговорщиков, тоже был на грани помешательства. Н. А Спешнев, который отличался ото всех замечательной красотой, силой и цветущим здоровьем, пройдя через сибирские рудники, уже в сорок лет выглядел глубоким старцем.

Что же касается Достоевского, он считал «те 4 года… за время, в котором … был похоронен живой и закрыт в гробу» - усилилась его эпилепсия, да и эмфизему легких, которая унесла его в могилу в возрасте всего 60 лет, Федор Михайлович приобрел в остроге.

Конечно, мученичество мученичеству рознь. Нельзя уподоблять мученичество за веру любому другому. Сам о себе в «Дневнике писателя» Достоевский сообщает: «Нечаевым, вероятно, я бы не смог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может быть, и мог бы…. во дни моей молодости». Автор другой книги о Достоевском, «Стилевые особенности художественного мира романа «Преступление и наказание» как средство отражения мировоззрения Ф. М. Достоевского», Алла Бородина, считает, что Достоевский верил: участвуя в тайном обществе с целью освобождения крестьян, он делает Христово дело. Именно поэтому автор будущих «Бесов» как-то смог сочетать в себе во времена общения с петрашевцами стремление к радикальному изменению общественного строя и веру в Бога, которая у многих его героев пяти «великих» романов была просто невозможна, ибо, по словам преп. Иустина (Поповича): «Они не мирятся со страданием. Страдание для них – это самое высшее отрицание Бога. … Возможно ли оправдание Бога, если существует бессмысленное страдание?»

Как ещё проявляется противоречие Достоевского? На эшафот для казни «расстрелянием» возвели 21 петрашевца, а подошел к находившемуся тут же священнику, чтобы исповедоваться перед смертью, только один – это был Федор Михайлович. После исповеди писатель спешит к товарищу своему, Спешневу, и говорит ему: «Мы будем вместе со Христом!», на что тот горько, без веры в вечную жизнь, отвечает: «Горстью пепла».

Довольно загадочно и то, что не расстававшийся на каторге с Евангелием, Достоевский нисколько за это время не раскаялся в своих социалистических претензиях к царскому правительству. Алла Бородина приводит такие слова Достоевского из «Дневника писателя»: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния… То дело, за которое нас судили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, - представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам проститься». Но более того. Алла Валентиновна сообщает: «Атеистический социализм Белинского был отброшен уже за два года до ареста; но убеждение во вреде крепостного права, необходимости реформы суда и т. п. сохранилось у него и после Сибири; публицистическая деятельность Достоевского в первые два года издания журнала «Время» (1861 и 1862 г.г.) мало отличалась от того, что он мог бы писать и до каторги». Надо добавить: из которой он вышел в 1854 году.

Следовательно, теперь мы должны задать себе вопрос: а какой степени была вера Достоевского. Ибо православные святые считают, что вера в Бога бывает разных степеней, иначе говоря, глубины.

Во время одной моей командировки в Новокузнецк, где после каторги и нескольких лет солдатчины обвенчался после долгих мытарств Федор Михайлович с Марией Исаевой, я встретилась с местной писательницей Мэри Кушниковой, глубоко исследовавшей этот период жизни Достоевского и написавшей о нём книгу. От неё–то первой я и услышала, что период глубокого проникновения в православие началось у Федора Михайловича много позже каторги, уже после возвращения из Сибири в Петербург. «Это Сниткина так на него повлияла, - убежденно говорила Мэри Кушникова. – Анна Григорьевна была необычайно набожна».

Всем известно уже, что в детстве Федю Достоевского и его братьев и сестер учили читать по Житиям Святых. Так что Анна Григорьевна никак не была первоисточником. Но в том-то и дело, что во многих из нас вера во Христа как бы дремлет, является полу верой, не достигая степени совершенства, вполне сочетаясь со снисходительным отношением к своим недостаткам, она мирно уживается с ними. Есть в нас и знание Евангелия, есть даже начетничество, есть, как у Достоевского, любовь к Христу, так что хочется повторить за ним: если бы Истина не была со Христом, так я лучше со Христом, нежели с Истиной. Но какова же тогда была степень веры Достоевского в годы солдатчины?

Алла Бородина отмечает, что Достоевский на каторге осудил себя за свои политические убеждения. Но и осуждение себя может быть не полным, не «тем каким-то», «не совсем полным». Автор книги уточняет: «Свою ссылку Достоевский считал справедливой. «Нас осудил бы народ», - говорил он. Вот степень его раскаяния от временного единения с «бесами» - заговорщиками: народ был бы не с ним! Народ против его «фанатического озлобления против правительства». И Достоевский вынужден считаться с мнением, с патриотическими чувствами народа. Народ для него не быдло, не животное, которое можно вести за собой куда угодно, лишь обмани!

Алла Бородина приводит такие строки о послекаторжном состоянии души автора «Бедных людей» его товарища барона А. Врангеля: «Снисходительность Федора Михайловича к людям была как бы не от мира сего. Всё забитое судьбой, несчастное, хворое, бедное, находило в нём особое участие». Врангель объясняет это определенной степенью «набожности» писателя. Но полная ли, но совершенная ли это вера, за которую Бог воздает человеку в иных случаях святостью, а в иных мирским прославлением?

И тут надо опять обратиться к интереснейшей книге Николая Наседкина, который отмечает, что в первые три года «солдатчины» Достоевскому не писалось. «Более трех лет после острога, уже вполне имея возможность «держать перо в руках», он никак не может создать законченное цельное произведение – только наброски, планы, прожекты, наметки, мечты… Конечно, до получения офицерского чина его угнетала – сдерживала мысль, что ему все равно не дозволено печататься. Однако ж, он уже решался публиковать свои вещи даже инкогнито (письмо к Врангелю от 21 декабря 1856г.), но готовая рукопись всё никак не могла появиться на свет». Вот уж он и получил чин прапорщика, и давно живет в отдельном домике, а не в казарме, а перо просто валится из рук. Спустя три года после каторги взялся за «Село Степанчиково и его обитателей», но провозился с этой небольшой вещью полтора года. За мелькнувший в голове сюжет романа «Униженные и оскорбленные» (по выражению Достоевского, «вроде «Бедных людей»), так и вообще вплотную сядет только ещё через три года! Вдохновения нет! Что же происходило с Достоевским?

Полагаю, что дело тормозилось отсутствием в эти и последующие годы внимательнейшего интереса Достоевского к православию, способному расширить сознание человека до гениальности. Согласитесь, есть всё-таки большая разница между «Униженными и оскорбленными» и первым «великим» романом Федора Михайловича «Преступление и наказание». Роман «вроде «Бедных людей», показывая поступки человека, не объяснял ещё многих его несчастий его маловерием, и потому требовал от читателей сострадания к «маленькому», но порядочному человеку, главным образом, потому, что он был социально не устроен. Роман говорил: эти люди страдают, и потому их следует пожалеть, согреть своим читательским чувством.

«Преступление и наказание» высветило вдруг, что и у «маленьких» людей есть великие идеалы – Христос, есть вера, которую отнять у них не может ничто. Но у большой части людей «существование Бога – главный вопрос», которым, по выражению Достоевского, и он «всю жизнь мучился, сознательно и неосознанно»: есть ли Бог, есть ли бессмертие? С момента начала работы над «Преступлением и наказанием» Достоевский и похож, и не похож на себя прежнего. Он говорит то устами Кириллова в «Бесах», то Алеши Карамазова: «Меня Бог мучил всю жизнь», «Только это и мучит» - обращает наше внимание на эти слова преп. Иустин. Значит, все главные страдания человечества только с этим и связаны, и нет никаких других страданий. Ибо все страсти человека – только проявление борьбы Бога и дьявола, которые происходят в его сердце – причем не зависимо даже оттого, атеист ли он, или ходит в церковь. Всех Бог затронул, всех мучают бесы, Диавол, имя которого переводится как «раздиратель».

Так что же случилось с Достоевским, почему вера его резко увеличила свой накал? Почему ему с некоторых пор дано «узреть бесов» в сердцах людей, подобно святым? Алла Бородина приводит в своей книге такое мнение Николая Лосского: в 1862 и 1863 годах у писателя усилился интерес к религии и именно в направлении, ведущем к православию. «Летом этого же года Достоевский совершил первую поездку за границу и побывал в Париже, в Лондоне, в Женеве, во Флоренции. Впечатления от Западной Европы у него получилось неблагоприятное (нищета в Уайтчапеле, буржуазный дух французского общества, усиливающиеся сомнения в правильности пути, по которому идет западная цивилизация».

Преп. Иустин пишет об этом так: «Достоевского очень мучил идейный и моральный хаос Европы, долго он искал причину этого хаоса и, в конце концов, нашел её. Нашел в римокатолицизме. Почему в римокатолицизме? – вознегодуют многие. Разве не проповедует Христа римокатолицизм? Да, проповедует, - отвечает Достоевский, - но искаженного Христа, европеизированного Христа, Христа, созданного по образу и подобию европейского человека. … Европейский человек … в своем самолюбии … дошел до полного безумия – создал гордый догмат о непогрешимости человека. … Долго и упорно европейский человек боготворил себя через философию, науку, религию (папизм), через культуру и цивилизацию. … Римокатолицизм провозгласил его (человека – И. Р.) верховным мерилом в мире человеческих ценностей». Вот вам и объяснение того, почему современные нам разных сортов безрелигиозные «гуманисты» и «правозащитники», прошедшие выучку у европейцев и американцев, настойчиво советуют русскому человеку вместо основ православной культуры изучать «общечеловеческие ценности», словно они могут быть выше заповедей блаженств Иисуса Христа.

Эту мысль Достоевский выскажет и в романе «Идиот», и повторит в романе «Бесы»: «Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье диаволово искушение, и, возвестив всему миру, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир», породив самодостаточного человека, которому Христос не указ - комментирует эти мысли Достоевского преп. Иустин.

Вот пониманием каких глубин мира и жизни был награжден Богом за свой интерес к православию Федор Михайлович! Всё вдруг встало в его голове на место, рука сама потянулась к перу, и он заговорил так, что вся Россия вдруг на него, безвестного, забытого каторжника, снова оглянулась. Второй раз, после «Бедных людей».

Алла Бородина приводит такие строки священника Антония Храповицкого из его книги «Ф. М. Достоевский как проповедник возрождения»: «О протестантизме Достоевский не лучшего мнения: он ссылается на писателя Сиднея Дюбеля, характеризующего изжившее католичество и протестантизм, и говорит уже от себя об отрасли последнего в России так: штудта лжива и фанатична – и об обоих: католичество идет к идолопоклонству, а протестантизм в атеизм».

Из книги А. В. Бородиной мы можем также узнать, что «очень большое влияние на Достоевского оказало общение с православным священником И. Л. Янышевым, с которым познакомился писатель в Висбадене. Янышев выручил писателя из тяжелого положения после проигрыша в рулетку. Это был выдающийся деятель Православной Церкви, видный богослов и проповедник. Глубоко верующим человеком была и вторая жена Достоевского, Анна Григорьевна Сниткина». По воскресным и праздничным дням она ходила в церковь. Что же касается самого Федора Михайловича, то Алла Бородина ссылается тут опять на книгу Н. Лосского «Достоевский и его христианское миропонимание»: «из сведений, имеющихся о Достоевском, скорее видно, что он сравнительно редко бывал в церкви, по крайней мере, до возвращения в Россию из-за границы в 1871 году. Известно, однако, что молиться он всегда любил и, по словам Яновского, считал молитву всегда вернейшим лекарством».

Очень важно для нас сегодняшних, мучительно раздумывающих о том, как собрать разворованную, раздробленную Россию в сильное государство, и такое замечание Федора Михайловича, высказанное им в «Дневнике писателя»: «При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала её. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждения, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью.… И заметьте, как только после времен и веков (потому что тут тоже свой закон, нам неведомый) начинал расшатываться и ослабевать в данной национальности её идеал духовный, так тотчас же начала падать и национальность…». И тут опять встает вопрос о страдании. Почему же Бог допустил, чтобы один из любимейших её сынов, Федор Михайлович Достоевский, был подвержен падучей?

Соблазняющий на неверие вопрос. Прибегнем к цитате из преп. Иустина: «Между человечеством и Богом стоит отвратительное чудовище, имя которому – страдание». Николай Наседкин в своей книге «Самоубийство Достоевского» подробно описывает это хроническое страдание писателя, его мучительную болезнь. Припадкам нередко предшествовало отличное, приподнятое состояние, ощущение полноты сил, эйфорическая мечтательность. Потом внезапно Достоевский терял сознание и падал, судорога сжимала его мышцы, сосуды, легкие – она же потом убьет, сжав, словно в кулаке, в эпилептическом припадке, трехлетнего, любимого сына писателя, Алешу. Конвульсии могли длиться до получаса. Приходя в себя, Достоевский ничего не помнил, мысль почти не работала, напоминая состояние слабоумного, физических сил не было. Спустя несколько часов организм понемногу оживал, но оставалась депрессия, длившаяся иногда днями, а иногда и месяцами, тоже отвлекавшая на себя силы умственные и психоэмоциональные. По этой причине возникали длительные простои в работе. Впрочем, очень часто по ночам, в постели, Достоевский всё равно скреб пером по бумаге, продвигал развитие своих романов усилием воли, вялым и слабым мозгом. И так на протяжении примерно сорока лет! Заниматься творчеством, имея такое здоровье, было самоубийством. Врачи запрещали ему творить. Поэтому и свою книгу Николай Наседкин провокационно назвал «Самоубийство Достоевского».

Но, странное дело, пишет Н. Наседкин, именно эпилепсия и помогла писателю вырваться сначала из забвения солдатчины, переехав в Тверь, потом перебраться в Петербург, а затем и выезжать за границу. В его положении вчерашнего каторжника это было бы абсолютно невозможно, если бы у Достоевского не было для того знаменательного повода – эпилепсии, от которой он мог в любой момент умереть. А значит, и необходимости выехать из Семипалатинска, сменить климат, искать способов лечения в столице, на иностранных курортах, искать хороших докторов. И русский царь шел навстречу жалобам на здоровье того, кто вчера замышлял свержение царизма! Возможно ли это в другой стране, не в России, где между царями и каторжниками могут возникать такие, сердечные отношения?!

Да и Бог давал писателю силу и волю, чтобы работать, продлевал его жизнь, дабы тот успел выполнить свою задачу на земле. Алла Бородина приводит такие строки из книги Вячеслава Иванова «Родное и Вселенское», в которых поэт-эмигрант «первой волны» говорит о значении творчества Достоевского: «Достоевский и Вл. Соловьев властительно обратили мысль нашего общества к вопросам веры». Они же породили и «богоискательство» в литературно-философской среде конца девятнадцатого – начале двадцатого века. «Пророческий жар и бред Достоевского впервые потрясли нашу душу ….» Поэтому преп. Иустин и называет Федора Михайловича апостолом православия, он стал его миссионером, и не только в России. Из Достоевского «вышли» и Розанов, и Мих. Булгаков, и Ив. Шмелев. Будит, заставляет работать Достоевский и нашу мысль, наши сердца.

Не даром же кто-то из святых писал, что Бог не дает испытания свыше сил человека. А, дав серьезное испытание, помогает ему.

В последние время удавалось Федору Михайловичу ежегодно отправляться на воды за границу, где он значительно укреплял свои легкие. Собирался он на воды и в год своей смерти. Но приготовления к пушкинским торжествам отвлекли. Умер же Достоевский, как умирали на Руси многие святые, зная день своей смерти. «Знаешь, Аня,… сегодня умру». Заснул, а накануне был поставлен ему врачами утешительный диагноз: кровоточившая артерия в легком подживает; доктора велели лежать. И вдруг он проснулся, и словно забылся со сна, будто автоматически приподнялся на постели, и открылась опасная рана. Николаю Наседкину видится в этом, «привстал с подушки», будто кинулся уставший Достоевский как с обрыва в реку, нарочно «убился», совершил «кроткое самоубийство», потому что устал.

Но я думаю, Бог просто пожалел своего любимого сына, Федора Михайловича, забрал его из пелены страданий в жизнь вечную, удостоил ею Достоевского. «Мы не говорим, как Лейбниц, - пишет преп. Иустин, - что наш земной мир – лучший из миров, но мы уверены в одном: наш земной мир – самый загадочный из всех миров. И в этом удивительном, загадочном мире самое загадочное существо – человек: его падения и взлеты, его зло и добро, его Диавол и Бог». Так же воспринимал жизнь и Достоевский. У Федора Михайловича были большие творческие планы: написать и вторую часть «Братьев Карамазовых», и «Преступления и наказания», и «Неточки Незвановой», и «Подростка», сообщает Николай Наседкин. Но, видно, было уже довольно и того, что сказано им в пяти «великих» романах. И святые на земле не вечны, ибо их главная задача – небесно покровительствовать России. Возможно, летает сегодня над Русью невидимым ангелом и Федор Михайлович Достоевский, продолжая свою жизнь. Вопрос лишь в том, кто из писателей встанет на его земное место? Кто продолжит его дело? Неужели некому? А ведь тут нужна душа огромная, насыщенная православием до гениальности, душа романная.

Однако то, что о Достоевском сегодня пишут всё новые и новые исследовательские труды, свидетельствует о том, что интерес к его личности и судьбе огромен. Его пророчествам предается огромное значение, его земное мученичество волнует, его слава продолжает расти. Так продолжается апостольская миссия Достоевского. И, если суждено будет Достоевскому удостоиться канонизации Русской Православной Церкви, он войдет в нашу «светскую» общеобразовательную школу уже с другим, более высоким статусом, как религиозный мыслитель, как часть, как основа православной культуры.

Ирина Лангуева-Репьева

Хочу обратить ваше внимание на справа и слева висящие плакаты; в них немало предметов для размышления. Видите: цель модернизации – создание устойчивого развития системы образования. Скажите, устойчивое развитие системы образования возможно без традиций? Невозможно. Следственно, если мы научно подойдем к образованию, мы должны будем основывать всё на серьёзных традициях культуры и просвещения. Дальше сказано, что необходимо достижение нового современного качества дошкольного, общего и профессионального образования. Здесь неясно, что это за новое качество. Ведь каждое вновь обретенное качество – новое. В этом случае остается думать, а что же имеется в виду под «новым качеством». Бывает новое содержание, бывает новая форма или еще что-то новое. Слова «новое качество» непонятны, потому что не определены.

Справа от вас тоже интересный плакат. Здесь сказано о развитии системы образования в качестве одного из факторов экономического, и социального прогресса общества в интересах формирования гармоничного развития личности. Гармонически развитая, социально активная творческая личность – это уже некоторая определенность. Это очень хорошие слова. Но задача воспитания гармонически развитой личности непременно требует опоры на плодотворные традиции, причем традиции национальные. Есть взаимодействие культур, но нет интернациональной культуры. Потому что культура всегда национальна. Из этого мы исходили. Даже во время советской власти и советской идеологии мы говорили: культура, национальная по форме, социалистическая по содержанию. Это была формула, которая очень много упускала. И, тем не менее, мы признавали национальность как непременный признак культуры. Национальная культура – это исторический факт: ни одного предмета невозможно изучить в культурологическом плане, не имея точных представлений о национальных духовных традициях. Эти национальные духовные традиции у нас связаны, прежде всего, с православием. Хотим мы этого или не хотим, исповедуем мы религию атеизма или православную религию или какую-то еще, мы должны будем признать, что вся культура отечества нашего в целом выросла в лоне православия. И вне православия она либо не понятна, либо искажается в своем понимании.

Все подтверждается многочисленными курсами истории русской литературы. И курсами отечественной истории, которая однако очень много умалчивает, вследствие того что духовно-религиозная сторона истории народа у нас вообще не была предметом изучения в средней школе. Сейчас также.

Чтобы изучать и воспринимать культуру грамотно, нужно, чтобы она сохраняла свое лицо, как говорили раньше. И сохранение этого лица возможно только тогда, когда мы осознаем, что культура национальна… У народа, – писал Аксаков, – может быть воззрение народное, т. е. свое, или никакого, ибо чужое воззрение ему не принадлежит. У каждого народа есть непременная черта, свидетельствующая о его истинности и полноценности. Это черта – неповторимость. Неповторимость русского образа мысли питается именно православием. Только что очень хорошо сказал относительно России господин Коган: «Россия – наша религия». Почему так? А потому что в России была православная религия, которая давала возможность жить всем конфессиям, потому что у нас были такие православные наставники как Феодосий Печерский и многие другие. Напомню, например, что во времена когда религии сталкивались с мечами, в 11–12 веках, Феодосий Печерский призывал православных: своей веры крепко держись! Но немчина, язычника, латынина, энидовина от беды и смерти избавь и мзды от Бога не лишишься!

Эта христианская основа нашей религии… эта основа послужила и тем (уже политическим) началом, которое смогло объединить в Союзе очень многие национальные республики. Это вполне естественно. Православие – религия объединяющая. Какие-же сомнения в том, что она может быть основой для преподавания других гуманитарных дисциплин? Кроме того, ни русскую литературу, ни русскую историю, если серьезно посмотреть, мы без православных представлений просто не поймем. Внутреннее понимание нашей культуры неразделимо с православием как религией.

Беда в том, однако, что противники изучения православной культуры путают культуру и религию. Культура осуществляется, осознается и наследуется через осмысление и переживание культурных ценностей, не религиозных, а культурных. Она требует служения творчеству. Да, культура тоже требует служения, но служения созидательному самостоятельному творчеству, созданию художественного мира в том или ином виде искусства и т. п. . Когда мы говорим о православной культуре, мы естественно говорим о том, что развивается на почве этой православной культуры. Другое дело – религия. Она осуществляется, осознается и наследуется через веру, через поклонение, через литургию, через культ, у нас – Господа нашего Иисуса Христа. И предлагает безусловное смирение, обучение всему этому и совершенствование всех качеств такого смиренного принятия. Итак, культура и религия это совершенно разные вещи. Те, кто не понимает этого, конечно, не виноваты, потому что на протяжении долгого времени у нас такие понятия вообще в сознании не «отрабатывались». У нас люди не знали и не знают часто самых простых вещей. Они не понимают и не могут объяснить, что такое искусство, художественный образ и так далее.

Вместе с тем ясно, что все те качества, которые мы должны утверждать, чтобы создать гармонического человека, безусловно, связаны с задачей усвоения православной культуры. Она должна быть основой преподавания в русских школах всех гуманитарных предметов: истории, литературы и, в конце концов, русского языка. Ибо без церковнославянского языка мы не можем по-настоящему полноценно усвоить и русский язык.

Все это казалось бы, очевидно, но дело в том, что в нашей системе образования ныне утвердился удивительный принцип – лицемерие: одно говорится, а другое делается. Чиновники одно – говорят, другое – вершат.

Обратите внимание еще что слов «совершенствование» и «усовершенствование» нет в образовательных документах, есть слова «обновление» или «модернизация». Почему? Потому что совершенство предполагает вершину, цель лучшую. А у нас идет обновление, модернизация. Это знаменательно. Если бы Министерство говорило об усовершенствовании национальной системы образования – это одно, а когда оно говорит: «обновление», здесь подразумевается что-то другое, имеющее какие-то не образовательные, а практические цели – это делают постоянно: заменяют хорошие настоящие программы на ухудшенные, сокращают количество часов на литературу, на русский язык и историю и не дают никаких объективных возможностей сформироваться гармонически развитой личности. Как может сформироваться гармонически развитая личность, если язык изучается так, что к концу изучения его в школе ученик литературным языком не владеет. Как может сформироваться гармонически развитая личность, если литература настолько уже ужата, что никакого представления об ее истории, о развитии (а без этого нет изучения литературы) у школьника быть не может. Как может сформироваться гармонически развитая личность, если истории, в том виде, в каком она должна быть, в школе нет. Это вопрос очень серьезный. И все это связано невольно с тем, о чем мы говорим, с православной культурой. Без православной культуры невозможно изучать полноценно ни то, ни другое, ни третье. Или мы будем обманывать себя.

В советское время мы тоже изучали культуру, и мы говорили, это у нас советская культура. А основа ее какая? Помните, кодекс строителей коммунизма? Это ведь подкрашенные, немножко переделанные евангельские истины. Таким образом «с тыла» мы все равно вынуждены были вернуться к элементам православной традиции. Сейчас, когда есть возможность спокойно изучать православную культуру, которая является основанием многих гуманитарных предметов, у нас встречаются какие-то сложности. В стандарте школы этой культуры нет. Леонид Сергеевич говорит «даже Христа нет». Что это такое? Это двойная политика, я бы сказал, очень нехорошая политика, которая свидетельствует и о невежестве и о том, что Министерство образования выполняет, видимо, чей-то заказ, отрывая школу от нашей отечественной культуры, от обращений к ее основам. Ведь только на основе изучения национальной культуры можно создать гармонически развитую личность, а не механического человека, который будет выполнять все, что в него закладывается. Итак, чтобы заботиться о формировании гармоничной личности, нужно заботиться о национальной культуре. Чтобы сформировать какую личность (80 % жителей России исторически православные), нужно говорить о православной культуре. И без нее наше дальнейшее изучение гуманитарных предметов просто немыслимо. Замечательный учебник Бородиной в этом отношении – первая ласточка в деле изучения православной культуры.